igparis

Глава 3, ЭЙФЕЛЕВА БАШНЯ

глава, будем надеяться, последняя,

в которой сама новейшая эпоха (2005) с её

информационными возможностями

делает тайное – в том числе

адреса морально шатких художниц –

явным; вопрос однако так и останется о

цене этой тайны – разной для участников

(тех же) следующей беседы.

«Любовь мою короткую

Залить пытался водкою,

Но воровать боялся, как ни странно.

И влип в исторью глупую,

И как-то опергруппою

Я взят был на бану у ресторана…»

Да, уже вполне романный срок, более двенадцати лет, господа, прошёл с нашей последней с ним беседы о гении и уплывших, а ныне и вышедших из обращения франках. Вова опять одет не во фрак и опять предлагает странное место для встречи - в питейном заведении на Эйфелевой башне. В надежде, что на этой башне мы и настигнем наконец его Сальери в юбке, я прихожу туда, и мы беседуем за бокалом чего-то приличного случаю.

- Я только что от неё, - сообщил Вова. - Добычу не вернула.

- Вид у тебя однако куда как бодрый, друг мой Вольфганг. Неужели дело приняло совсем иной, неожиданный оборот?- я решил хоть поиздеваться над Вовой, коли он решил меня разочаровать. - Компотова оказавшись всё-таки Кам-Сутровой, внезапно оправдала свою фамилию и…?

- И Моцарт, поправив парик, оказался внезапно Казановой, и стало не до шашней, мышьяка и гильотины ... - подхватил Вова, - Надеюсь, у нас восстановят гильотину и обряд покаяния в соборе Нотр-Дам. Каялись в милые средние века босыми, с петлёй на шее и с тяжёленной такой свечой в руках.

- Хоть на свечу согласись лёгкую, маркиз де Сад внезапный... Как же ты, Владимир, стал жесток, я смотрю! Прямо крайняя нужда? Прокутил виноградные деньги? Да забудь ты о деньгах хоть здесь, на Тур-Эйфеле. Есть, знаешь ли, и духовные ценности.

Вова покивал моему юмору, но реагировал неожиданно:

- Станешь Садом после пары часов в наручниках.

- Что?! Замели в полицию? – я едва не упал с Эйфелевой башни. - Тебя или Эллу? Расскажи толком, сначала и подробно.

- Сначала об Элле. О ней опять зашумела пресса.

- Благонамеренная "Парижская Русь"?

- Она. Милое интервью об успехах на поприще муз. В изобразительных жанрах Компот-Савельева творит чудеса. Переосмыслила вертикаль Манхеттена, вздыбила пыль Сахары, вскрыла плоть Гималаев, а ни в чём не повинную Австралию она...

Вова вдруг прервал себя на полуслове:

- Об Австралии давай чуть позже. Главное, в статье были милые проговорки о её местожительстве.

- Да!? - я так и впился в Вову и пожалел, что мы забрались пить так высоко. - Айда к ней!

- Но во-первых, там был ещё не адрес, Боря, там сначала я нашёл только намёки, что мол, на улице Сен-Дени...

- На Сен-Дени? Но это же неприлично. Там не только наручники, а и по черепу дадут. А ты не обознался впотьмах, она была белая, русская, именно Эллочка?

- Не валяй дурака, не путай чёрных путан с честными людоедками. Ну вот, и живёт прямо подле индийского ресторанчика. А в нём - всё в точности, как в Гималаях - Элла сама это веско подтверждает.

- То есть, автор интервью с ней там ел?

- Да. Пока не людей. А потом посетил и собственную галерею Эллы возле Лувра.

- Э, кабы я знал... Я же там прохаживаюсь. А автор-то интервью, похоже, и не знал, чем рискует с Эллочкой? Нажить финансовые геморрои вместо кулинарных Гималаев. Однако, Владимир, давай-ка покажи статью в оригинале.

- Я её не взял с собой. Извини. - Вова однако достал некую исписанную бумагу. - Но, Боря, та статья адресовала читателей ещё и к её, Эллы, электронному сайту, откуда я почерпнул следующее. Её адрес домашний, адрес галереи у Лувра, адрес загородный, телефон домашний, телефон сотовый, электронный адрес, портрет бывший, портрет современный (с любовью изменённый)... У меня даже ёкнуло, что я её уже в новом виде встречал, да не узнал. Да, поистине живой источник этот интернет. Человеку публичному, овеянному славой и глубоко порядочному теперь некуда деться от суеты и от нас, обожателей. Можно лишь посочувствовать. Это же приходи и бери гения голыми руками. Жаль только, что там не было кода её подъезда.

- Но ты хоть добрался до её порога?

- Да, Боря, а код подъезда подсказала соседка. Но в самый первый мой приход дома Эллы не было. Окна не горели. Я оставил в её почтовом ящике поздравительную открытку – «с публикацией!.. и т. д…». И на всех автоответчиках её телефонов оставил устные приветствия. С моими координатами, конечно. Надо же ей дать шанс сохранить лицо. Не сразу же её тащить с покаянной свечой на паперть или, допустим, на гильотину. Лицо пусть будет… Даже, пожалуй, и простить промашку молодости. Думаю, маркиз де Сад на моём месте поступил бы так же.

- Ну - и? Отозвалась с плохо-сдерживаемым облегчением? Рассыпавшись в извинениях, взмолилась о пощаде… Не роняя достоинства, разумеется...

- Так нельзя без достоинства. Вот казалось бы: влипнешь – не поленись, отмойся. Нет… иным легче так и сидеть в этом всём с милой улыбкой. Тем легче ещё, что зовёшься доктор поп-дизайновых наук, и например участвуешь как поп-дизайнер в гонках в Монте-Карло; с принцессой Монако на дружеской ноге.

- Савельева – докторша наук? И с принцессой? Что ещё за пошлость, Владимир? Вероятно, очередная газетная утка?

- Не газетная, а всё изустно. В своём сайте доктор Элла делится чувством: ощущаю себя аватаром именно её, Стеши Монакской.

- Ну, это сближение, положим, натянуто: Монакская ни у кого не увела и двух рублей. И какое с ней аватарство (амикошонство?), если она ещё жива, принцесса? Это Сальери мёртв, и уж поди извёлся, ища среди живых эллоподобного аватарчика… И вот этот-то Сальери в эллином обличье и упёк тебя в узилище. Да?

- До узилища, Борис, она ещё отвечала по э-почте на мои поздравления.

- И это был, надо полагать, нудный диалог во вкусе Фёдора Михайловича?

- Записки истинно из подполья, причём по-французски. Подпольный червячок, вдруг вынутый на свет Божий, этак робко озирается. Первый ответ её: "Мы знакомы...?". С такими, знаешь, задумчивыми тремя точками в конце.

- Верх женского коварства! Что значит "знакомы?", - ещё спрашивает, егоза такая. Вроде бы расстройство памяти!

- Ну, Борь, ну растерялась-смутилась... Ещё надеялась, видно, что опять всё обойдётся...

- А не обойдётся? - переспросил я.

- Нет. Просто ей следует сдержать слово, тебе не кажется? Доставить конверт родичам.

- Туда, уже в мир неживых? Ты всё мечтаешь, Вольфганг.

- Нет. - в глазах Вовы блеснула тайна, - Ну, вот, её подпольная амнезия. Потом вдруг пишет: "благодарю, дескать, заранее за прекращение ваших писем".

- А ты?

- Я пишу: "благодарить преждевременно, а ваши ответы войдут в нашу повесть". А она: "Что это вы называете нашей повестью?"

- Лицемерная! А ты?

- "С ней вы сможете ознакомится после её публикации".

- В "Парижской Руси", разумеется? - догадался я.

- Да хоть в ней самой, симметрии ради… Однако, знаешь, мне легче излить мысль в звуках клавесина. Напиши-ка ты драму, что ли…. В конце концов, кто из нас графоман?

Мы довольно глупо друг на друга посмотрели. Под Эйфелевой башней слепо ёрзала планета. Вова поставил фужер и прищурился на меня:

- Скажи мне, друг Борис, с тобой бывало что-то в этом роде, как у неё? В смысле - промахи. Что-то, о чём до сих пор жалеешь?

- Вова - у меня с промахами без проблем: даю маху подстать размаху. Это хорошо, что ты мне никогда не доверял ни денег, ни секретов, ни подруг... И что думешь? - я тех промахов просто не беру в голову, а творю моё большое искусство.

- Ты хочешь сказать – малую литературу?

- Какая разница. Если подойти строго - всю жизнь бы переписать, томах в пятидесяти… А сколько я от женщин снёс!

- Ладно чудить, Борис. Послушать тебя - мне лучше не пить и этот бокал, тобой налитый, и до нашей башни ты добрался через горы трупов.

- А в каком-то смысле... – но я не поддержал эту чисто личную тему, а обобщил (с неточной цитатой – люблю этот приём):

- Мало ли что, любезный Вервольф, требует жертв - даже что и погаже искусства. Как там у классика? Когда не требует эстета к священной жертве… соответствующий гормон… - вот в такие моменты эстетам лучше не попадаться. А надо с ними - в нормальный момент, когда эстет хотя бы похож на человека. А не на белобрысую, скажем, бестию. Ты как-то вот не в момент ей попал. Один эстет, бывало, гробит даже самого себя, травится наркотой – хоть нашего Сартра возьми, – выдавая свой глобальный текстище. Или тоже врач-подвижник намеренно заражает себя спирохетой, дабы одолеть сифилис, - а заодно повысить свой мозговой тонус.

- Ну, себя-то ладно, а если от него, чудилы, занеможет и его ни в чём не повинная…

- А другой Созидатель, Вова, не перебивай, прёт по головам чисто из Принципа. А мало ли промежуточных случаев: творцам кто-то попадает под колесо – так что ж, бросать шедевр и кидаться сочувствовать?

- То есть ты, если кто под твоё колесо, не извиняешься, а сам под колесом – извинений не требуешь?

Я переменил тему:

- Лучше скажи, хулиган, как ты в колёсах на запястьях коротал два часа.

- Так вот именно - из-за извинений, представь себе. Пришёл в гости к Элле. Но не поладили.

- Естественно, столько разногласий. Ну, и полиция едва вырвала её из твоих неумолимых рук?

- Никаких рук. После нашей э-мейловой переписки она, похоже, многое передумала…

- Да-да, скажи ещё, Владимир, чем кончилась почтовая глава вашего романа?

- Естественно, моим нероманным предложением извиниться и расплатиться. Не правда ли - самый простой и изящный эпилог.

- И даже напомнил ей сумму во франках?

- Зачем? – Вова поморщился, а я щёлкнул пальцами от досады (очередная Вовина процессуальная ошибка)…

- Да нет, без суммы… – рассеянно сказал он, - И в итоге, - иногда чудные они, художницы, - предпочла дальнейшую несознанку. Сидит напротив, глядит вменяемо, несёт чушь. Вроде как мы вообще незнакомы, вроде впервые встретились. Однако через минуты три спросила между прочим: «Ну, а вы как теперь?»

- Чем себя и выдала.

- Естественно. Я, естественно, сказал, что разговор по душам немного преждевремен… Хотя ещё при самом моём появлении на пороге, помню, и впрямь меня не узнала. Открыла дверь, говоря с кем-то по телефону. Только спросила, знакомы ли мы?

- А как же!

- Вот и я подтвердил. Впустила в мастерскую; я ещё подождал в кресле, пока повесила трубку…

- Ну, и как там, в гнезде порока?

- Ничего, гигиенично. Икона, и рядом симметрично - сама на стене…

- Икона! - вскричал я от удивления.

- В смысле, крупная фотокопия.

- Неважно. Так Элле не чуждо и человеческое! Вдруг этакий даже нравственный штрих… Впрочем, это как раз логично, когда появляется объект замаливания, – я потыкал пальцем в Вову.

- На полках книги: советско-интеллигентский набор, библиотечка «Огонька».

- Книги? И книги?!

- Те же, кстати, прорабы духа, что и у тебя, Борис. Асадов, Евтушенко, Вознесенский…

- Это где ты у меня видел социалистов-то, Владимир?

- Не это важно. Помню, в коридоре прошла пожилая женщина (очевидно, мать), ведя за руку ребёнка, и мне кивнула.

- Мать!.. Но… впрочем, и у Молотова с Риббентропом была мать… Но дети – дети чем виноваты? Они же всё узнают, когда вырастут и научатся читать.

- Даже если не научатся, мы подарим им сюжет. – Вова кивнул на диктофон. - Безвозмездно.

- И пусть наши дети, Вова, (да и её) будут лучше нас (да и Эллы). И как же это, вновь встретив тебя живого – такого каменного гостя, так сказать, - она не встала на путь исправления?

- Отнюдь. Напротив села, говорит: у вас пять минут. На сей раз в каменности меня догнала. Ресницы белёсые: мырг, мырг… уже ничего святого. Кожный покров не окрасился… У кролика, съевшего горькую собаку эмиграции, и аватар подстать.

- Зубы ощерились?

Вова отмахнулся, как бы и вправду от дурного воспоминания.

- Но ты-то, по доброте, дал ей больше пяти минут?

- Шесть. Которые в каком-то смысле ещё продолжаются. «Как же это вас тогда так угораздило?» - спрашиваю.

Молчание, только что-то тюкает на компьютере. «И как вы в итоге себя ощущаете?» Она – фразой, давно, видно, выстраданной: «Я такая, какая есть».

- Чем снова выдала себя, ибо далее подразумевается «и единый лишь Бог мне судья».

- Да, - и смотрит этак вызывающе.

- Ну, и «получишь то, что получишь», - верно, Владимир?

- Эти её милые местоимения вместо самих имён мне напомнили одного негра в магазине. Я ему, помню, сказал «бардак, мол, на вашей витрине». А он: «У нас - так». «У вас – свинство», - назвал я то, чему он предпочёл заставку-местоимение.

- Вова, а ну, как Элла тебя просто-напросто честно забыла? С памятью у неё хорошо? – мелькнула было у меня спасительная догадка.

- Разумеется, я спросил: а как с памятью? «Хорошо» - этак вызывающе. И меня, мол, не помните? «Вас не знаю». Нет, Боря, там не память ущербна, а совсем другой орган.

- И как Элла провела драгоценные шесть минут?

- Звонила адвокатше. Дозвонилась – передаёт телефон мне.

- Прелестно. И перед адвокатшей у неё – глухое отрицалово?

- Ну, это, видно, и задолго до моего прихода, ещё когда получила мои первые приветы. Для адвокатши её версия: я – шантажист, корыстный, чуть ли не маниакальный. Вымогающий извинения и отчисления. «Мадам, видите ли, явился тот шантажист… А тут и дети…». Но я, Борис, не стал говорить с адвокатшей. Её телефон положил сразу на стол.

- Да ну тебя, ей-Богу. И видать, живёт совсем без мужа. А адвокатша-то чем не мила?.. Разве что ты предпочитаешь чисто силовые структуры.

- Не предпочитаю, а просто я был только что от дантиста. Говорить тогда по-французски, а подавно по телефону я был не настроен. Будь адвокатша там лично – неужели бы я не поговорил? Напротив.

- Да, с адвокатшей был бы весьма предметный разговор.

- Конечно. И уж на французском лучшем, чем у её клиентки. Однако вышло, значит, поговорить с силовиками.

- Прямо прилетели в воронках с сиреной? Но постой, на основании-то каком? Адвокатша обратилась в полицию, дабы та защитила клиентку, и..?

- Вероятно.

- От… кого? – буйного настройщика клавесинов? Ты уже вынул из ножен камертон? И, поразив порок в его вертепе до седьмого колена…

- Короче говоря, минут через двадцать прибыли трое милых юношей и девушка на велосипедах и все в синей форме.

- Ох, и сорви ж голова, Вольфгаха! И не смылся до шухера?

- Ещё чего. Когда столько есть поведать. И познать. Подкатили - я выхожу на эллин порог, как Верцингеторих в Алезии.

- Взяли в полукольцо и в инфра-прицелы?

- Нет, по-европейски вербально-экологично. Парень с девушкой зашли к Элле, с неё снимали показания, два других парня – с меня. Попросили сразу вынуть из карманов руки…

- И не пожалели об их виде: они у тебя – словно бы продолжение клавесина, без явных пятен крови…

- Обыскали всего плотненько. Спросили, что, как.

- А ты, гуманитарий хренов, ты что ж сперва не спросил того велосипедиста: а что, собственно, происходит? А к чему, собственно говоря, это плотненькое обшаривание? Как вы, собственно говоря, смеете, милостивый государь-мусью? Это в подъезде происходило или во дворе?

- Во дворе, под окнами мирных жителей. Новокаин во рту отходил, и меня, помню, знобило на этом пленере... А минут через двадцать моих и её объяснений (её я слышал через дверь отрывочно) бициклисты предложили мне посетить полицейский участок. И Эллу - туда же, как потерпевшую. На улице уже стоял их сине-красно-белый воронок «Рено» со свободным местом сзади. Дальше был главный сюрприз: «В машине – наручники», - сформулировал мой синий друг.

- Однако, Владимир! И икона в эллином ателье не пустила в тот миг кровавой слезы?

- Миг был тем более волнительный, что наручники заперли за спиной.

- В подобные минуты, не правда ли, всплывает классическое: «Отчего люди не летают? Вроде куда проще - воспари над прозой жизни…» Или как там в старой мелодраме?

- Однако, поехали. Недолго было и ехать. Помнишь фильм про Рэмбо в кутузке? Вот такая кутузка, только не в подвале. Коридоры, коридоры и конечный пункт – камера-одиночка. Кубическая ёмкость три - на три - на три метра с бетонной же приступкой в глубине. Передняя стенка-решётка с дверью застеклена. Уютный полумрак. Смутные следы мук человеческих на стенах у приступки. Приваренная труба вдоль приступки.

- Как ты многолика, Франция! – я обвёл рукой вид с башни. А Вова, не отвлекаясь, о своём:

- Многолика. Наручники снимать пришлось ждать минут пятнадцать, поскольку заперший их ещё крутил педали. Я заметил было местным в синем, что сковали меня туговато. Но у них было готовое, видно, объяснение: на то и наручники, мол. Вот где чувствуешь, Борис, машинную суть полицейского заведения, верно описанную классиком. Сами, кто в синем - милые-славные, объясняют клиенту утешительно. Но вся-то машина – для ломки и обработки; отсюда фальшь и гротеск объяснений.

- Есть такой тоже роман, где приговорённого Цинцинната тоже готовят, как на пир… Такие же профессиональные, по сути, гуманисты, как я и ты… Даже сам эшафот…

- Нет, но я, слава Богу, - Владимир перебил мои ссылки, - я напротив был уверен, что выгребу. Впрочем, из тех в синем – там, да, были, были и слившиеся с ролью. Иных киногерои сильно вдохновляют. Такая была длинная очкастенькая девушка - даже не в синей форме, а в джинсах. Доказывала, что ли, себе своё соответствие, что, вопреки видимости - сущий робо-коп. Когда явился мой ключник, она изобразила ему, будто бы я изнывал прямо от их наручников…

- Ещё Чехов открыл существование глупых французов, Володечка; вот и в Париже они есть.

- И в очень неслабых структурах. Ну, и пристегнули одной рукой к трубе, так что я сидел у стены на приступке. Однако дверь оставили открытой, и там в коридоре у стола сидела та долговязая. Помню, я спросил – мол, арестован? «Под наблюдением» - говорят с мягкостью. И браслеты, стало быть – чисто для созерцания. Ну, ладно, думаю, очная ставка покажет.

- И сколько так просидел, урка несчастный?

- Всего, Боря, часа полтора. А хотел узнать время – нажал кнопку сотового, чтобы зажёгся во мраке. А он возьми, и пикни. Дурында сразу: «Давайте-ка его сюда. За идиотов нас принимает».

- Чем и выдала свою сущность…

- Именно, поскольку до того я не настаивал ни на каком идиотизме. Потом я захотел пересесть к другой стене – не разрешила (и кому-то ещё в коридоре: «ну да, всё этим балагурам разрешать…»).

- Это из фильма… из фильма… - но я так и не вспомнил, из какого.

- Даже побольше, чем полтора просидел, как бы часа не два. Сменилась очкастая – её коллега дала стаканчик воды, пересадила к другой стенке. В соседнем бункере стал выступать какой-то араб (судя по акценту)…

- Сколько же там ещё томится невинных жертв всяких поклонниц Асадова! Сколько желавших передать трудовые франки в родной Марракеш! А куда в итоге идут те трудовые? – на наём адвокатов.

- Утешение для скряг. Однако, зашёл и юноша в синем, спросил о моей профессии. А я его сам: скоро что ли трибунал? Он: «вот-вот уже, господин настройщик…» - опять с гуманностью. Однако вся машина ещё не отпускает, ещё ожидаю.

- Второго пришествия скорее, да, Владимир? Чтобы тотально всех аватаров - на чистую воду, начиная с Эллы, пока она тут же. Чтобы, как говорится, не обтирать лезвия дважды.

- Очная ставка с всевышним сортировщиком? Да нет – за мной пришёл даже не дядя во всём красном, а мой синий велогонщик. Однако Эллу они уже проводили – как раз во избежание чего-либо очного (в очи плевания?). Ну, значит, мне отцепили руку от трубы и я размял спину, - пригласили в соседнее помещение. Эллин след простывал, чуть подымливая. Пахло компотом, который, впрочем, я мог и спутать с потом.

- Видимо, Владимир, вас в тот момент поменяли местами, приковав к трубе Эллу. Порой полицейская интуиция – истинное чудо. У Агаты… - но Вова снова перебил мои реминисценции:

- С меня сняли что-то вроде мини-протокола, дама в штатском записала в компьютер, что произошло. Начиная с рокового знакомства в 91 году и кончая пожеланием мне оставить жертву в покое. Вот, значит, как они работают.

- А если бы ты, матёрый уже вольфгангстер, потрудился выдвинуть встречный иск – понимаешь?..

Вова значительно кивнул, но вернулся к интриге:

- Причём писавшая в свою очередь удивилась: «Однако мадам говорит, что вы незнакомы?». Ну скажи, а за кого их ещё принимать? – хотя до того я не настаивал. «Мадам говорит, а теперь пишите, что произошло», - отвечаю. Пишет. Впрочем, Эллу назад ловить никто не срывается – под конец-то рабочего дня. Когда можно просто отписать, скорее сдать табельное оружие, да и скорее в лоно семьи.

- А это случайно, не сама адвокатша была? – спросил я.

Вова пожал плечами.

- Вряд ли; протокол не по её части. Но видишь, Боря, как нетрудно убедить синюю машину: мол, неведомый и совершенно незнакомый маньяк Вова вторгся к Элле – жертве непомерной славы. И машина цапает.

- Но вторгся корректно – машина отпускает. И будь ты маньяком более принципиальным – через два часа волен снова кромсать окрестных эллочек. Кстати, ты не потребовал ознакомиться с её показаниями? Столь же клеветническими, сколь, я бы сказал, и…

- Боря, мне копию и моих собственных не дали. «Не полагается». Надо было, вообще-то говоря, у них потребовать и извинений. А? И юридической формулировки инцидента.

- Они не извинились за содеянное? – меня даже зазнобило, видимо, от сквозняка на этой пресловутой башне. - За явный же с их стороны ляпсус с элементами произвола?

- Они явно ощущали его как таковой. В самом их разговоре со мной я это слышал. А уже на улице сержант вдогонку спросил: «Уходите без обиды?». А обижаться – что на него, что на его фуражку – одно и то же, верно?

- Или на наручники?

- Конечно. Да они уже привыкли, - что ты думаешь? – портачить среди того, что вокруг них напортачено. А вообще, признаюсь, ощущение сильное после камеры – просто выйти на улицу. И оттаять мало-помалу после порции Кафки. Это уже потом, погодя: обижаться - не обижаться, извинения - покаяния… Я направился назад к Элле…

- Назад? Убедиться, что уже описывают её имущество?

- И чтобы хоть отчасти соответствовать её показаниям. Она же хотела сделать из меня маньяка. Ну, и благо до неё было тех же десять минут ходьбы. Вот там-то – а не в участке - и были зарыты, ожидая своего часа, нужные извинения.

- Направился грозный Вова - сажать разэстетствующуюся Эллу в наручники? Или на мягкую бечёвочку к батарее – с таким приговором нёсся, бич Божий? Знаешь, один её предок, тоже между прочим француз, выбрал себе казнь – утопление в бочке с клюквенным компотом…

- Не порть аппетит. Во всяком случае я не собирался давать христианского прощения… Пример последнего папы был бы хорош, но папа простил турка, когда тот уже сидел.

- И ты свою самоедку, надеюсь, простишь – тогда?

- Тогда – да. А сразу после КПЗ я ещё более хотел разговора по существу. И с адвокатом, случись он там. Но, придя под эллины окна, я нашёл, что никакого адвоката и никакой Эллы уже не было.

Вова посмотрел вниз на Париж, под небом которого Элла, видимо, ещё продолжала беспрепятственно музицировать. И простые мысли родились в моей голове:

- А не лучше ли тебе поблагодарить Эллу за урок, как делали античные полководцы? Например, Ганнибал после Каннского фестиваля, в смысле, сражения. И не мелочная ли месть уже двигает тобой, неумолимый ты такой Вольфганг? – я хотел подкинуть пищи вовиному пытливому уму.

- Видишь ли, дружище, как раз античности Эллочке и недостаёт, чтобы её благодарить. Шаламов не благодарил же Колыму за урок и массу сюжетов. И мне ценен – компот жизни (как тебе метафора?), а не её компост. А мелочность мести измеряется, по-твоему, чем – размером ущерба? И ложь ненаказуема, даже упорствующая и воинствующая?

Что я мог возразить? И что, господа, можем возразить мы с вами - все, кто на башне и кто под ней?

- Вероятно, мелочность, Владимир – в средствах мести? Например, используя для неё мощную, но грязную полицейскую машину, ты разве не унижаешься равно с тем, кого в неё закручиваешь?

- Пример не по адресу, да и иллюзорный. «Унижаешься равно» - это и сидя на цепи, и элегантно телефонируя в участок? Нет, не очень равно мы с ней возвышались. Впрочем, ты возразишь, что и любая («благородная») месть дичее любого («подлого») прощения. Тогда скажи мне – что есть наказание, и в чём его отличие от мести?

- Наказание – дело общественное, а потому профессиональное, Владимир. Какие в старину бывали виртуозы костра и топора! А месть, даже и изощрённая, – отсебятина и дилетантизм.

- И суд Линча – кустарный компромисс между ними? Но так выходит, что есть и две разных нравственности – общественная и личная?..

(сложный вопрос, я задумался)

- И ты ещё намекал, Борис, на некие немелочные средства? Это какие?

Пока я обдумывал ответ (в духе : «Не вздумай, Вова, никого кустарно линчевать, ведь существует…»), диктофон под нашими взглядами покрутился-покрутился и щёлкнул. Впрочем, как раз опустела и наша бутылка. Следующий вопрос (уже риторический) Вова задал спокойно и задумчиво:

- Отчего, Боря, наша Элла – не расстроенный клавесин? Открыл бы я тогда её крышку, повынул бы зелёных мух… И отчего, Боря, твой диктофон – не детектор лжи?

- Не «полиграф», ты хочешь сказать? – уточнил я. – Из-за присущей ему брезгливости. Кстати, о немелочных средствах: напиши «Кантату о Компоте» - что-либо этакое гениально феерическое для клавесина с оркестром. Пусть прогремит на подмостках Старого и Нового Света, и поведает языком музыки о…

- «Кантату», - Вова улыбнулся снисходительно, - Да нет, о десертах уже есть «Щелкунчик». Не увиливай, Борис, полиграфический (диктофонный) подвиг – за тобой.

- Либретто? (а я либретто с роду не писал)

- Нет. Очерк новейших нравов в прозе и лицах. Я не знаю, мне всё равно. Околобогемную быль из нерыцарских времён. Что ты так снисходительно улыбаешься?

Это ему показалось, что снисходительно. Я улыбался в точности так же, как сам Вова. Мы безбожно смешивали жанры, когда требовалась простота. И путали сферы невозвышенные с прочими… что это было простительно на такой верхотуре. Компот… божоле… а теперь вот это эльзасское, что там бишь на этикетке?..

- Знаешь, Боря, я тебе не объяснял всех моих обстоятельств... – как бы нехотя Вова прервал приятное молчание. – Мне теперь - ни до кантат, ни до компота…

- Да? Как-то ты быстро надегустировался, – однако я тут же перешёл на серьёз. – Что, Лаура или... нечто личное?

- Собственно, потому я это и выкладываю тебе и тебя этим обременяю, что мой опыт – пусть он, в самом деле, останется, в виде например… ну, неважно…

- Ну, объясни, что теперь остановит твой камертон Немезиды, если не..?

- А важно вот что. Знаешь ли, друг Боря, я ведь уезжаю. Совсем скоро и далеко. Прощай, Эйфелева башня.

- Ну, хоть к Эллочке, Вова, на полчаса... Хоть заскочим-то... Эллочка-то чем виновата? – я чувствовал, что сам ещё достаточно трезв (не знаю, как Вова) для приятных визитов. Но он ответил нечто совсем не в масть:

- Еду в Австралию. Лечу завтра вечером.

- В Австралию? Уезжаешь в Австралию, серьёзно?.. - для меня это был истинный сюрприз и концовка в духе О.Генри. - Надолго?

- Надолго, - ответил Вова как-то рассеянно, - и, кстати, при этом я выполняю просьбу одних (неизвестных тебе) людей. Они попросили меня передать - там в Австралии - денежную передачу....

И Вова назвал некую энную сумму в евро.

(Париж, весна 2005)

8, rue Polonceau, 75018 Paris, Francе