(no subject)

[igparis]

Игорь Воскресенский

Герой

На свете много есть такого, друг Тряпичкин, что недоступно нашим мудрецам.

Жив я ещё, однако, проницаем и чувствителен к тайнам света, ещё способен содрогнуться от непостижимости мира сего – как пятнадцать, как тридцать (о, Боже мой) лет назад. Помню, лет тридцать пять назад, остановлюсь, бывало, где-то в коридоре, замираю, косясь на себя же в зеркале – и ну так охота запечатлеть этот ракурс, это вот сочетание света и теней… Но то было раньше, а с тех-то пор мы ой как поумнели и сами кому угодно разъясним всё и вся. Однако – вот же вам, други, и мне самому в поучение – вот новый и обжигающе свежий пример Непостижимости, видимого миру Порядка и неведомого никому Смысла.

Это событие, достойное содрогания, произошло со мной совсем недавно, длилось шесть (ну там девять) минут, а его так сказать Герой простирался в длину аж миллиметра не соврать на полтора. Притом это назовём событие не имело и малого даже значения ни для одного из семи миллиардов нас, двуногих. Ну, кроме как – и то на малый только миг – для двуухого меня, то есть любителя вообще поумничать. Однако же для самого Героя, шестиногого, двукрылого и, повторяю, предельно мелкого, оно таки имело некие последствия… в каком-то смысле даже летальные, ибо он летал… Но увы, ровным счётом никому те последствия не стали известны и вообще всё это явление тут же совершенно забылось. Разве что в Книге Судеб, новейшей и предельно дополненной, его микро-последствия были неукоснительно отмечены – в том вообще и бесценность Её как книги. Мы-то сами, двуокие и многосантиметровые, - мы читаем всё, что угодно, только не эту Книгу, - и потому так и остаёмся в неведении. Это ещё очень-очень нескоро и страшно далеко прочтут в Ней об участи моей Мошки шести-крылые и осиянные архивариусы и судьи, увлажняя лёгкие, как сон персты, листая вещие страницы и смахивая засохших между ними пророков.

Собственно говоря, на страницах и началось само событие. Как-то, помню, в одном большом городе летом я ехал просто в метро. И сидел себе, читая книгу, - книгу причём такую, знаете, полемическую, сеющую сомнения, срывающую покровы. Иногда я отвлекал от неё глаза, взглядывал на не внушавших доверия случайных попутчиков и думал, думал всё в духе книги. Вот если, к примеру, меня нет – значит, всё позволено? Попутчики же были обычные, - они и в самом деле вели себя так, будто меня не было. А некоторые, может быть, и желали моего небытия - просто чтобы сесть на моё место. Или же на чьё-то ещё, если и его бытие казалось ограничивающим вседозволенность. Вагон, был сплошь пронизан невидимыми и переплетающимися страстями (а с виду тут и Порядок, и Смысл, и Цель), - но правда, страстями не шибко сильного накала. У каждого было на уме своё, прочим неведомое и, в том числе, разумеется, и сколько-то преступное. Но, клянусь, ни у кого не было и подобия того, что было у меня. Разве что у того смуглющего пчеловода напротив. Однако, я немного опережаю события…

 Итак, позволено никому ничего не было, поскольку все мы были, а страсти каждого другим были невидимы. Во всяком-то случае был я, пребывавший одновременно и тут, и в моей книге, срывающей (неустанно, но увы, лишь в теории) всяческие маски и влекущей в бездны духа. Не правда ли, господа, бывает в подобном чтении нечто вальсирующее, спиральное, порождающее сладкие кислоты жизни? И нет тогда ничего приятнее, чем вернуть взгляд на открытую страницу.

 В скобках замечу – и неприятнее, чем взорваться на бомбе террориста.

Однако, кое для кого и страница - не лучше той бомбы, и это-то нам сейчас и явит пример нашего Героя. Я замечаю на верхнем краю правой страницы – кто-то ползёт. Кто-то очень мелкое, лёгкое и чёрненькое, но (в отличие от нас и вещих серафимов) с двумя такими прозрачными крылышками. Головка, ножки и телесный низ – уже всего этого человеку почти не разобрать. Такие бывают, - ну прямо безнадёжно махонькие, вроде блошки. С крыльями, значит, мушки.

 Однако ж, коллеги, тут мы притормозим. Даже убийственно малое насекомое имеет своё научное имя из двух частей – причём на античном языке, понятном лишь немногим интеллектуалам. И тварь хоть и столь щуплая, но уж если живая – значит, она имеет и свой пол, и свою дату рождения и, если подумать, - имеет устремления, сокровенные от посторонних. Вот: совокупность данных качеств той козявки плюс её дальнейшие поступки – вот вам и действующий персонаж, условно называемый здесь Героем. Аудитория не возражает? Книга Судеб не возражает?

Ну хорошо, а как же действует при встрече с таким Героем благонамеренный пассажир и мыслящий читатель? Смахивает. Полсекунды – и нету гада, как чего-то несоизмеримо меньшего, а потому просто несовместимого с какими-то вообще действиями. Если же не смахивает его, а вместо того начинает раздумывать (не действовать ли иначе?) – ну, что, тогда ему же, чтецу, самому и хуже. Такой умник тут же чует смутную тревогу, ибо и самые-то эти мысли - велики непомерно для предмета едва одушевлённого и досягающего, положа руку на сердце, всего двух миллиметров (считая чисто без крыльев). То есть уже в силу масштаба у пассажира в целом не может быть с такой букарахой ничего общего: взмах пальцев – и кончено. Вон все нормальные-то едут - не мучаются: не замечают мелких паразитов, ниже читают спиральных мыслей, ни размахивают пальцами.

А между тем этот маленький Мух, не будь дурак, опять ползёт по полю страницы, с каждым шагом приближаясь к Неведомому. Просто так, шагом ползёт. Ну, а ваш покорный герой от первого лица, ещё не автор, а только слегка озабоченный чтец (и тут - момент истины для обоих), и теперь не смахнув его, продолжаю думать, ещё чисто теоретически, - а что я могу-то вообще? Спасти, что ли, этого препарата? Ну да… ну и как? Выпустить на волю? Сказать легко, да ведь его ж руками, заразу, не возьмёшь, так мал. Смахнуть-то можно в любой момент, хоть прямо сейчас, не в том проблема.

 Общий саспенс, напряжённое ожидание выбора, - переживаю я, вы, переживают присяжные Судного Дня, кто угодно, - только сама протобестия явно ещё не в курсе. Никак ещё не поймёт, что ей оказаться в этом самом метро - не лучше, чем в зубах у божьей коровки (а побывавший там хоть раз долго помнит).

 Кстати, для вдумчивых читателей: всё описанное далее я мог просто досочинить. Потому что не поклянусь, что в ту минуту бурных сомнений я его на самом-то деле не сдунул. И, как мы хорошо понимаем, это ровно ничего не изменило бы в мире… Уж во всяком случае - в мире героев литературных с его принципиальной абсурдностью. Кто-то сто лет назад даже изощрялся, подковывая этаких вот эфемерид во славу родного отечества. А в наш практический век? Когда всякий старается избавиться от любой обузы - иногда даже в лице дву-ногих, без-крылых, но связанных кровью, любовью и бумагами с печатью? И кто бы бросил в меня камень – будь это, к слову сказать, хоть та же бомба, - если бы я прямо сейчас таки взял бы кой-кого за его шестую лапу, да и…

Так я мог решительно действовать. Но допустим, что я поленился двигать пальцами, а и дальше мечтал себе и смотрел, как мой планктон ползёт к обрезу, а потом обратно. Причём заметьте и вы, господа посвящённые, он ползёт явно медленнее, не правда ли, чем можно было бы дать столь поджарой его породе. Это он, видно, ослаб после ночи, проведённой в моей сумке без воды и горячей пищи. И снова я ловлю себя на колебании, что, значит, всё ещё гадаю о Нём, поганце: мол, а как он попал в сумку? А это он залез, надо думать, вчера в Тропарёве, пока я купался. И тогда его слабость объяснима: натощак и с шестью ногами шибко не побегаешь.

 Ну что, голландец прыгучий, значит, не видать Тебе больше родных мхов с лишайниками... Ведь опять же, а я-то что могу, если он так мал, и его и в пальцах не ухватишь, только размажешь из самых благородных побуждений. Ну, а если сманить его, гада, на бумажку, завернуть и сразу вынести? Нет – ну, вынесли мы, коллеги, бумажку, а там что? Воля среди мегаполиса, вокзальная площадь, а на ней так прямо вам и сквер, просека и тихий террариум? – бред же, господа, флёр, фантазия и иллюзия… А от таких экзальтаций, чтоб, к примеру, ради сиих оазисов ехать до не своей станции, – о нет, от них я моего героя от первого лица (идеализированного, пусть) властию моею избавляю . Ибо (тот, что от третьего лица) слишком мал.

 А пожалуй, я не смазал его и вот почему: чем как-то действовать – легче ж никак не действовать. Я сижу, созерцаю, размышляю, а он дальше переползает; к чему суета, когда и без того прохода нет от повальной энтропии. Вот если бы девушка с букетом ромашек села рядом, цветками ко мне. Тогда, как знать, мой жизнелюб, почуя пыльцу, слетел бы туда - в ближайшие лепестки. А там уж, на лоне букета, пусть он уже сам, сам проявит галантность, сориентируется в этих чащах и спасёт свой хитиновый покров. Правда, эти девушки иногда гадают на лепестках (любит-не любит-сдует-поцелует), - напевая и как следует не глядя, - этак и брякнет его об лепесток. Конец самый глупейший - при том, что и сам насекомый Герой наш, Бог его знает, в итоге возьмёт и окажется по Книге Судеб – наоборот, девушкой. И может быть такое, что ей, вовсе ещё невинной, нет ещё, кисеньке, и восемнадцати часов. О мечты, мечты, далёкие от реальности…

Бегут бесцельные минуты раздумий. Я так и еду с книгой, а малый мира сего ползёт по краю своей судьбы, и всё чудно. Край семнадцатой страницы. Ну да, да, соколик - семнадцатая будет твоей последней. Осторожно, двери, говорят, закрываются (э, любезный мой, да что двери!). Одно двуокое на каблуках входит, другое на инвалидной коляске выходит, и всё проходит и ничто прекрасное не вечно. И у меня, знаете, мелькает ещё более естественное озарение: всё это живое, и все люди-пассажиры, и я сам с моими аж тысячами миллиметров, каратов и ангстремов – ведь мы все можем оказаться на его месте. Да, да, милостивые государи, - там, на краю Книги Книг: шелест-то страниц, шорохи, раскаты - нет-нет, да слыхать двуухому созданью в его синем вагончике, порой вовсе близко, близко.

 Вот и недавно я спорил с одним коллегой; он говорил: молись, дескать - Зевес и спасёт, и всё сделает, как надо. Причём сам - вполне плотный мужик, риэлтер, излагал на полном серьёзе. Мол, мне всё, чего я у него ни просил, как видишь, воздано. Кстати, действительно воздана куча всего. Ну, а я спорил, мол, это чистое совпадение… Дескать, не лазай по чужим сумкам, и цел останешься.

А теперь и вы сами, мой бледнолицый и двуокий брат и читатель, угадываете развитие событий. А именно, что и я там в метро, глядя на того насекомого, естественно по тому же принципу и подумал: давай тоже молись, тёмная твоя душа, иначе живой не вылезешь. Не то, что я ему это внушаю, а просто и его, и себя вижу со стороны, то есть строго объективно. Это же я, кто же ещё, над Ним навис, - весь такой здоровенный, такой всезрящий в вагоне сём и мОгущий, если что, и вознести, и поразить. А уж есмь-то аз совершенно точно. Ясное дело - неисповедима для малых тлей скоротленных воля моя, - но от кого же другого им и спасение? Это вообще ещё большой вопрос – хоть видит ли меня мой мелкоподданный? Или для его дикого восприятия я - лишь часть общего туманного ландшафта, то есть не грознее, чем безжизненный пень с поганками?..

Неизвестно… Хорошо, но ведь если даже и так, то что ему мешает - просто поверить? И к чему тут иные доказательства нежели я сам здесь и сейчас?

Ну, ей-ей, внемли хоть малость, беспозвоночный брат мой: не лучше ли доверие, - чем мои подтверждения, из которых любое тебя просто размажет? Вот же он я, а вот он ты; ты не видишь или ты не веришь, - но куда ты теперь побежишь?

И знаете ли, любезные и позвоночные мои читатели, – на том месте моего внутреннего монолога я и сам слегка этак замер. Ибо вдруг осознал: все ближайшие блошиные прогрессии я теперь и приму на свой счёт. Ведь вдруг и впрямь я, как организм высший влияю на низший – силой хоть бы и того же биополя? А он там у себя, пусть слепо и бессловесно - но чует, собачий сын, он чует окружающие его Разум, Волю, и, разумеется, вопреки всяким маловерам - Любовь?

И тут смотрю, смотрю... и вот поворачивается, поворачивается мой виток эволюции теперь налево, как бы соображает, как ему поступить. А я – и вот где, господа мои и двуногие дамы, - вот где я на один миг внутренне вздрогнул: что будет? А вдруг… вдруг он возьмёт, и прямо ко мне мордой и обернётся? Вдруг – повернётся и так и будет смотреть на меня? Мол, спасай, мол, и охраняй меня, ты, бугор здоровый, пень двухлапый, мордастый и очкастый, книжищу свою непроходимую предержащий, о десяти пальцах твоих вспотевающих, идолище на пуговищах, и прочая и прочая, и разрази тебя комар! А?

Вдруг?..

Однако, чтобы чрезмерно всё не сгущать, - ведь это только на миг меня колебнул мой жучка, так вот по оси разворачиваясь. Он без спешки доделал поворот до конца, - да так и остановился ко мне правым бортом… Ну, и конечно, господа учёный совет, поскольку так мал, - ну куда Ему было молиться, чего-то от меня требовать или хоть просто ножками завертеть для форсу. Да вообще от твари настолько неактуальной, малосодержательной, а в данной обстановке и дикой, - чего было и ожидать по большому счёту? У этого богомола мира фауны – ну что может быть в голове? и что в изнурённом его сердце? Специалисты скажут: там у них даже не компьютер (как у высших-то Билл Гейтсов), а, по-научному, - аналоговая система, то есть то же самое, что пружинки на шестерёнках. Добавлю от уже себя: которые хотят жить. Ещё прибавлю – иногда и заражают этим хотением.

Ведь было же, ведь двинулось нечто внутри в моём толстом, издёрганном, заскорузлом мясе – а кто бы уже ожидал? Я лично до сих пор рассуждаю: ведь амёба, ведь брызга издревесная, а вот, оживила и двинула мысль у такого матёрого, отрёпанного, почти на грани цинизма примата. Причём – явно бессознательно, не ведая (по малости и глупости) того, что она творит… И что-то, поди, и воздаёт им Судьба за эту мелкость их души и чёрность плоти: тёплые дуновения, хладные смахивания, и - вновь внезапные полёты по книгам жизни.

Угадайте, что было дальше. А дальше - зверь мой начал с Божьей помощью распускать крылышки. Опять же, ослабленно, медленно и без всякой надежды. Никуда волшебно не спасаясь, не вылетая на простор, ни даже мне на рубашку, а только тут же по странице шмыг, шмыг. Растопырит крылья эдак в стороны, постоит, как слон на тумбе, и ни с места долой. Желание явно есть, но никак и никак. И всё-таки два разика летнул, как-то всё взад, строчек на пять ниже по тексту (где на стр. 17 было: «…теперь этот человек сам придёт, сам придёт, и очень скоро; коль виноват, так уж непременно придёт. Отчаянная честность, которой трепещет его исповедь, отнюдь не освобождает его от ответственности за дьявольскую изощрённость»). Ну, а потом в третий раз летнул мой космонавт - за край Книги, мне куда-то в колени. Добился, значит, пострел, слияния с высшей сущностью. Гляжу – и не взлетает обратно, где-то, чай, сел; то ли на самый пол сверзился.

      Не скрою, братья мои бОльшие, нормальные и умудрённые – тогда шевельнулась во мне некая тень сочувствия. На небесных ли моих джинсах теперь его останки, на пыльном ли том полу? Пробежала ли в смертный миг вся жизнь моего лирического Героя перед его внутренним взором? Вспомнилась ли ему тогда шестиногая его старушка-мать или первый поцелуй среди буйства мхов? Манил ли его потом ослепительный туннель и звал ли к вечному слиянию всепоглощающий светлячок? Ответ, господа и ясноокие дамы – в одной Книге - бесценной, гениальной, но, увы, несуществующей (стр. 2003 посл. изд.).

Признаю, что последний пассаж я вставил больше для игры ума, для толчка вальсирующим умам вашим с их запросами подстать Билл Гейтсу. Но я ведь мог бы и ещё покрасивее прилгнуть: будто потом вошли в вагон милиционеры, будто хотели обезвредить чеченца с бомбой (хорош, значит, был тот загорелый пасечник). Будто бы бессмертные души всех их полетели сквозь взрыв над эскалатором, а потом и по ещё более освещённым туннелям. И якобы эти строки я сам пишу уже в реанимационном отделении. Якобы и пол здесь грязен, и жужжит назойливая мошка, и будто медсестра зовётся тоже Серафимой…

Однако я вернусь к реальным событиям в метро. Я опустил глаза на уже пустую страницу и подумал: а чем это не рассказ? И не будь вовсе в природе моего Героя от третьего лица – право же, мне следовало бы его выдумать (что и советовала моя книжка, так скоро обезлюдевшая). И я снова углубился в её тёмные строчки, забыв обо всём другом. А потом вышел на станции Рижская и поехал за город, на дачу.

август-сентябрь 2003г.

в Москве - ..........................

во Франции 336 84 30 59 64

igparis@yahoo.fr