летние придирки к Пушкину - проза оптом

[igparis]

Итак, ещё что из того третьего тома упомнишь -
"Метель" - анекдотец с вопиющими натяжками здравого смысла: обвенчали (ох уж эти нам с Александром Сергеевичем венчания!) по недосмотру не с тем, с кем надо! И опять - роковое венчание представляет помеху совместному счастию... чуть было не!.. Но вдруг всё объясняется и - достойный конец плоской выдумке - "он бросается к её ногам!..". Достоинство данной повести - простота изложения; это важно - и к счастью присуще всему "Белкиному" циклу.
"Выстрел" - не без пошлости же. Пошлось тут худшая ибо нравственная: на стороне подлеца - главного героя - симпатии повествователя, которому понадобилось с ним (с Сильвио) даже расцеловаться на прощание. Этот потенциальный убийца желает не менее чем упиться своим убийством, пусть для упоения нужна и рассрочка. Повод же для убийства - дичайший "кодекс чести дворян", предписывающий этому роду христиан не менее чем убивать друг друга при условии не выполнения условных условий - самураи Европы. Убийство в итоге эффектно заменилось цирковым трюком - убийце оказывается не чуждо благородство... на глазах у красивой женщины, ну, отчего ж нет... Краткий эпилог подбавляет трагизма: наш роковой стрелок пропадает в военной авантюре на задворках Европы и империи. "В бою под Скулянами" - читателям 20 века те места будут известны по фарсовому повторению: где-то там же пропадёт и имущество другого милого авантюриста, называемого впрочем не Сильвио, но Остап.
"Гробовщик" - милая шутка с грустью. После неё хочется больше знать быт и нравы этого народа со странной судьбой - русских немцев.
"История села Горюхина" - блестяще остроумная пародия на краевение и литературу вообще. Стоит цитирования:
Посвятив целые 6 месяцев на предварительное изучение, наконец приступил я к давно
желанному труду — и с помощию божиею совершил оный сего
ноября 3 дня 1827-го <года>.
Ныне, как некоторый мне подобный историк, коего имени я не
запомню, оконча свой трудный подвиг, кладу перо и с грустию
иду в мой сад размышлять о том, что мною совершено. Кажется
и мне, что, написав Историю Горюхина, я уже не нужен миру, что
долг мой исполнен и что пора мне опочить!
Внимательный читатель заметит, что собственно писательство этого краеведа продлилось ровно один день. И даже - судя по прогулке в ноябрьском саду - оно окончилось засветло, то есть ещё до ужина (в те времена называемого обедом).
"Капитанская дочка" - в этот раз поразило ужасом событий: это ожидание приступа Белогорской крепости и судьбы её обитателей... Глава с приездом Гринёва к своим, в бунтующую деревню - пропущена автором напрасно. Она и проясняет многое в событиях, характерах и всей истории, и сама по себе хороша, жива как картина. Встреча Маши Мироновой с императрицей - неожиданная, почти сказочная наивность: доступность монархини преувеличена. В "эпилоге" забыт Швабрин - как раз против ожидания неравнодушного читателя.
Вообще эта повесть - лучшая проза Пушкина.
(уже во времена Пугачёва было слово "винтовка"!)
"Пиковая дама" - удивляет скорый обрыв любовной линии: Герман "просто объясняет" Лизе "всё". Ему не стыдно своего сребролюбия и своей лживости, ему не нужна любовная победа. Вот тут и есть основа его безумия: безумец не отличает целей от средств и меняет их местами. Вся драма фарсово сводится к его неловкому жесту - "обдёрнулся" дамой вместо туза. Впрочем, читатель-романтик может подозревать и телекинез... мистический.
"Египетские ночи" - не стал перечитывать. Смесь разврата и смерти - слишком мне теперь мерзко.
"Арап Петра Великого" - несколько мелковато (любови одна за другой) и потому скучновато, правильно оставлено без завершения. Простое его, арапа, жизнеописание - интереснее.
"Рославлев" - жаль, что не развёрнуто в "Войну и мир". В отличие от последнего - даёт верное объяснение пожару Москвы: русские её зажгли сами намеренно (и в 1941 эту тактику повторили, взрывая Киев и минируя столицы).
"Барышня-крестьянка" - ах, водевиль-водевиль-водевиль...
"Кирджали" - очерк нравов, стоящий прочтения.